Белое, синее


Над Лондоном угрожающе низко нависают огромные снеговые тучи; дни стали больными и короткими, и урвать клочок света всё сложнее. Чёрные голые ветки тонко и сиротливо вырезаны на фоне серого неба; дорожки в Гайд-парке аккуратно прибраны, но гнетущего впечатления это не умаляет.
Одного взгляда на непроницаемое лицо Амадео Веллингтона Джой хватает, чтобы понять, что он ужасно злится – причём не на неё, а на себя.
Зная его, девчонка даже не может представить, какими чудовищными усилиями далось ему то письмо. Его сдержанность – это клинический случай, это нечто патологическое и неизлечимое; проявление чувств теперь уже бывший префект Рэйвенкло приравнивает к эксгибиционизму, и все старания слизеринки вразумить его оказались тщетны. Он говорил ей о любви только в минуты близости, когда не контролировал себя; в школе даже закоренелые сплетницы, видящие романы там, где их нет и в помине, долго отказывались верить, что эти двое встречаются.
Так что если для кого-то другого подобное письмо не представляет собой ничего особенного (можно было бы и поэмоциональнее), то для Джой Корд абсолютно очевидно, что, запечатывая конверт, её друг чувствовал себя самураем, только что ритуально себя вскрывшим.
- Привет, dio mio, - говорит слизеринка и протягивает ему руки.
- Привет, - лорд Веллингтон, склонившись, почти неосязаемо касается губами её замёрзших пальцев. – Что, завести перчатки оказалось непосильным заданием?
В школе девчонку всегда раздражало, что этот умник ведёт себя так, как будто он старше неё, по крайней мере, на десять лет. Теперь же ей малодушно хочется, чтобы он, как раньше, посмотрел на неё поверх очков и сказал – ладно, не мучайся, я всё решу за тебя.
- Да вот всё как-то недосуг.
- Славно, что ты сама сказала. - Амадео щёлкает зажигалкой и закуривает (привычка, подхваченная три года назад в этом же парке). – Мне как раз очень интересно, чем же ты постоянно занята.
- Dio mio, послушай… - слизеринка останавливает его, взявшись за рукав. В её взгляде сквозит отчаяние. – Пожалуйста, будь благоразумен…
- Ты это мне говоришь? – саркастически уточняет наследник леди Ровены, чуть отвернувшись, чтобы вишнёвый дым не шёл в сторону подруги.
- Именно тебе, потому что у меня есть ощущение, что свой хвалёный ум ты забыл на работе… кстати, может, всё-таки скажешь, где ты работаешь?..
- В Отделе Тайн. Заканчивай свою вступительную часть про моё безрассудство, и начнём говорить.
Джой глубоко вздыхает. Впрочем, она и не надеялась, что будет легко.
Начинается снег – первый настоящий снег, он крупными влажными хлопьями стремительно засыпает тёмную землю; словно огромная паутина оплетает мир.
- Ты не понимаешь. Я не буду говорить.
- Ты боишься? – Веллингтон снимает бесполезные в снегопаде очки и близоруко щурит внимательные синие глаза.
- Боюсь, - честно признаётся девчонка. – Не только за себя и не только за тебя. Всё гораздо сложнее.
- Я всё решу, - говорит Амадео. И улыбается.
Слизеринка вздрагивает.
Великий Мерлин, dio mio, что же ты делаешь…
- Ты как гриффиндорец, честное слово.
- За кого ты меня принимаешь? – бывший префект надменно приподнимает брови. – Я абсолютно не собираюсь лезть в драку со всем миром, чтобы героически погибнуть у тебя на руках, не принеся никакой ощутимой пользы. Я понимаю, что с твоими… знакомыми не справиться и министерскими методами – они скользкие, словно змеи, и богатые, словно лепреконы; даже если их раскрыть – выкрутятся. Я не могу ждать общемагического сплочения и полномасштабной операции против этого так называемого Ордена. Мне надо вытащить тебя.
- Тормози на поворотах, рыцарь, - на ресницах Джой блестят снежинки, - а если я не хочу?
- Хочешь, - непререкаемо. – Что я, не знаю тебя, что ли?
Он тысячу раз прав – как и всегда.
- Нет, - она качает головой. – «Рутина превращает знание в пыль». Это моя жизнь. Я вне её – растение без корней.
- Постоишь в воде, отрастишь новые корни, ничего с тобой не сделается, - лорд Веллингтон передёргивает плечами – он ненавидит метафоры; и с большим трудом ему удаётся проигнорировать приведённую цитату.
Острые чёрные ветки плотно облеплены белыми мотыльками – они кажутся теперь сделанными из сахара. Снегопад становится всё сильнее, всё стремительнее – плотная белая пелена.
- Мы не договоримся, Амадео. Извини.
- Ты, конечно, можешь думать, сколько тебе потребуется, - он словно её и не слушает, - но время идёт, люди умирают. Постарайся решиться побыстрее.
- Я всё уже решила! – слизеринка повышает голос. Тщетно. Её воспринимают как маленькую девочку.
- И как, довольна результатами своего решения? – устало спрашивает наследник леди Ровены. – Подумай хорошо.
- Ты деспот, - доверительно сообщает Джой. – Я ухожу.
- До встречи, - его голос спокоен и уверен.
- Вряд ли, dio mio.
Не выдержав его взгляд, она опускает голову, и, не оборачиваясь больше, исчезает в снегопаде.


Джой Корд возвращается домой, поднимается к себе, и, едва переступив порог, вдруг оказывается пребольно притиснутой к стене. Ей очень хочется высказать учителю всё, что она думает о его манерах, но он, опередив её, безапелляционно закрывает ей рот жадным, настойчивым поцелуем.
- Где вы были? – отстранившись, Долохов упирается ладонями в стену, и, сощурившись, изучает лицо ученицы.
- По любовникам ходила, - с готовностью отзывается слизеринка, переведя дыхание. – Вижу, вам полегчало.
Она приподнимается на цыпочки и быстро целует его в щёку, разом испортив всю зловещую атмосферу.
- Никаких сцен ревности с вами не получается, - досадливо жалуется алмазный британец, убрав руки и позволив ей отойти.
- Зачем они нужны? – Джой, стягивая ботинки, пожимает плечами. – Тем более со мной.
- Это что, самокритика? – уточняет Антонин. Густые синие сумерки милостиво скрывают, что лицо у него – по-прежнему осунувшееся и измученное, а взгляд – голоден, словно у оборотня. Валяясь у себя, он на скорую руку скомбинировал из трёх восстанавливающих рецептов один и на свой страх и риск выпил получившуюся жидкость. Стало лучше, но тянущее, сводящее с ума желание получить дозу никуда не делось. И как только магглы это лечат?
- Да нет же, какая самокритика, - устало вздыхает девчонка. – Это я напрашиваюсь на комплименты.
Долохов поднимает повыше ворот свитера.
- Какие же комплименты вам ещё нужны? – спрашивает он, так выделив голосом слово «ещё», что слизеринка мгновенно понимает, что он имеет в виду.
Овальный медальон с замысловато выгравированной буквой «Д» на крышке, с портретом Ксении Эллен внутри. Фактически официальное признание повторения истории. Фактически официальное уведомление о том, что она будет считаться свободной от него лишь в случае смерти.
- Не знаю… - она устраивается на подоконнике, зябко обхватив колени руками. – Думаю, устное признание в любви меня полностью удовлетворит.
- Где вы были? – после секундной паузы алмазный британец повторяет этот вопрос столь оскорблённо, будто ученица сказала нечто неприличное. – Кто на вас так дурно влияет? Вы что, ходили на встречу выпускников, а там собрались одни гриффиндорцы?
Джой молчит; за окном – медленный, печальный снегопад, под который так хорошо слушать ломкую, незатейливую мелодию, рождающуюся в недрах старой музыкальной шкатулки.
- Вы знаете, учитель, мне кажется… может, вы и хотите, чтобы я была на неё похожа. Может быть, где-то в глубине души вы даже хотите меня любить. Но ведь так вы больше не сможете, верно?
Антонин откидывает назад упавшую на лицо прядь и тоже подходит к окну. Снег нравится ему куда меньше, чем дождь.
- Верно, - говорит он, глядя, как тают, касаясь земли, снежинки. – Это вас расстраивает?
- Не знаю, - в глубокой задумчивости слизеринка даже не замечает откровенность его ответа, - с одной стороны, нет. Ваша привязанность – уже очень тяжёлая штука, страшновато и думать, что такое ваша одержимость. С другой стороны… но, впрочем, это просто…
- Женское тщеславие, - заканчивает за неё Долохов.
- Точно, - девчонка рада, что он предложил свой, более простой вариант. Её версия о том, что это просто жалость к нему, ставшему бессердечной машиной убийства, явно бы ему не понравилась.
Алмазный британец насмешливо и ласково гладит ученицу по голове.
- Женское тщеславие вовеки веков остаётся неизменным. А теперь, ангел мой, придите в себя, пожалуйста. Последнюю неделю у вас были незапланированные выходные, и теперь вам придётся расплачиваться за мою педагогическую несостоятельность.
- Не хочу.
- Если бы речь шла о том, чтобы заняться любовью, я, может быть, и прислушался бы к вашим желаниям, но в данном случае они меня совершенно не волнуют.
Его обычный вежливый и раздражающе доверительный тон означает, что сеанс откровений закончен.
- Это так здорово, наверное, когда есть хоть какой-нибудь ма-аленький стимул исполнять свой долг, да? – невпопад спрашивает девчонка, не двигаясь с места.
Антонин в сердцах хлопает ладонью по подоконнику.
- Не злите меня! Я старый больной человек, я за себя не ручаюсь!
- Очень страшно… - вздыхает Джой, соизволив, наконец, сойти на пол и уныло подбрести к столу.
- Вообще-то так и должно быть, - хмыкает Долохов. – А насчёт долга поговорите с Родольфусом. Он вам популярно объяснит, что если есть стимул исполнять долг, то это уже не долг.
- А что же? – она оборачивается.
- При-сту-пай-те.
Пытаясь понять связь между его трижды проклятой любовной историей и стимулом, вдруг понадобившимся ученице, алмазный британец достаёт из футляра возвращённую в этот дом виолончель. Связь находиться не желает, и он предпочитает забыть об этом – и просто играть.
В небе разлиты чернила, неслышными шагами крадётся снег, и в полумраке комнаты звучит музыка.